Медной горы хозяйка
Пошли раз
двое наших заводских траву
смотреть. А покосы у них дальние
были. За Северушкой где-то.
День праздничный был, и жарко -
страсть. Парун чистый. А оба в горе
робили, на Гумешках то есть.
Малахит-руду добывали, лазоревку
тоже. Ну, когда и королек с витком
попадали и там протча, что подойдет.
Один-от молодой парень был,
неженатик, а уж в глазах зеленью
отливать стало. Другой постарше.
Этот и вовсе изробленный. В глазах
зелено, и щеки будто зеленью
подернулись. И кашлял завсе тот
человек.
В лесу-то хорошо. Пташки
поют-радуются, от земли воспарение,
дух легкий. Их, слышь-ко, и
разморило. Дошли до Красногорского
рудника. Там тогда железну руду
добывали. Легли, значит, наши-то на
травку под рябиной да сразу и
уснули. Только вдруг молодой, -
ровно его кто под бок толкнул, -
проснулся. Глядит, а перед ним на
грудке руды у большого камня
женщина какая-то сидит. Спиной к
парню, а по косе видать - девка. Коса
ссиза-черная и не как у наших девок
болтается, а ровно прилипла к спине.
На конце ленты не то красные, не то
зеленые. Сквозь светеют и тонко
этак позванивают, будто листовая
медь. Дивится парень на косу, а сам
дальше примечает. Девка небольшого
росту, из себя ладная и уж такое
крутое колесо - на месте не посидит.
Вперед наклонится, ровно у себя под
ногами ищет, то опять назад
откинется, на тот бок изогнется, на
другой. На ноги вскочит, руками
замашет, потом опять наклонится.
Однем словом, артуть-девка. Слыхать
- лопочет что-то, а по-каковски -
неизвестно, и с кем говорит - не
видно. Только смешком все.. Весело,
видно, ей.
Парень хотел было слово молвить,
вдруг его как по затылку стукнуло.
- Мать ты моя, да ведь это сама
Хозяйка! Ее одежа-то. Как я сразу не
приметил? Отвела глаза косой-то
своей.
А одежа и верно такая, что другой
на свете не найдешь. Из шелкового,
слышь- ко, малахиту платье. Сорт
такой бывает. Камень, а на глаз как
шелк, хоть рукой погладить. "Вот, -
думает парень, - беда! Как бы только
ноги унести, пока не заметила". От
стариков он, вишь, слыхал, что
Хозяйка эта - малахитница-то - любит
над человеком мудровать. Только
подумал так-то, она и оглянулась.
Весело на парня глядит, зубы скалит
и говорит шуткой:
- Ты что же, Степан Петрович, на
девичью красу даром глаза пялишь?
За погляд-от ведь деньги берут.
Иди-ка поближе. Поговорим маленько.
Парень испужался, конечно, а виду не
оказывает. Крепится. Хоть она и
тайна сила, а все ж таки девка. Ну, а
он парень - ему, значит, и стыдно
перед девкой обробеть.
- Некогда, - говорит, - мне
разговаривать. Без того проспали, а
траву смотреть пошли.
Она посмеивается, а потом и
говорит:
- Будет тебе наигрыш вести. Иди,
говорю, дело есть.
Ну, парень видит - делать нечего.
Пошел к ней, а она рукой маячит,
обойди-де руду-то с другой стороны.
Он обошел и видит-ящерок тут
несчисленно. И все, слышь-ко, разные.
Одни, например, зеленые, другие
голубые, которые в синь впадают, а
то как глина либо песок с золотыми
крапинками. Одни, как стекло либо
слюда, блестят, а другие, как трава
поблеклая, а которые опять узорами
изукрашены. Девка смеется.
- Не расступи, - говорит, - мое
войско, Степан Петрович. Ты вон
какой большой да тяжелый, а они у
меня маленьки. - А сама ладошками
схлопала, ящерки и разбежались,
дорогу дали.
Вот подошел парень поближе,
остановился, а она опять в ладошки
схлопала, да и говорит, и все смехом:
- Теперь тебе ступить некуда.
Раздавишь мою слугу - беда будет. Он
поглядел под ноги, а там и земли
незнатко. Вес ящерки-то сбились в
одно место, - как пол узорчатый под
ногами стал. Глядит Степан -
батюшки, да ведь это руда медная!
Всяких сортов и хорошо отшлифована.
И слюдка тут же, и обманка, и блески
всякие, кои на малахит походят.
- Ну, теперь признал меня,
Степанушка? - спрашивает
малахитница, а сама
хохочет-заливается. Потом, мало
погодя, и говорит:
- Ты не пужайся. Худого тебе не
сделаю.
Парню забедно стало, что девка над
ним насмехается да еще слова такие
говорит. Сильно он осердился,
закричал даже:
- Кого мне бояться, коли я в горе
роблю!
- Вот и ладно, - отвечает
малахитница. - Мне как раз такого и
надо, который никого не боится.
Завтра, как в гору спускаться, будет
тут ваш заводской приказчик, ты ему
и скажи да, смотри, не забудь
слов-то: "Хозяйка, мол, Медной
горы заказывала тебе, душному
козлу, чтобы ты с Красногорского
рудника убирался. Ежели еще будешь
эту мою железную шапку ломать, так я
тебе всю медь в Гумешках туда спущу,
что никак ее не добыть".
Сказала это и прищурилась:
- Понял ли, Степанушко? В горе,
говоришь, робишь, никого не боишься?
Вот и скажи приказчику, как я
велела, а теперь иди да тому,
который с тобой, ничего, смотри, не
говори. Изробленный он человек, что
его тревожить да в это дело
впутывать. И так вон лазоревке
сказала, чтоб она ему маленько
пособила.
И опять похлопала в ладошки, и все
ящерки разбежались. Сама тоже на
ноги вскочила, прихватилась рукой
за камень, подскочила и тоже, как
ящерка, побежала по камню-то. Вместо
рук-ног - лапы у ее зеленые стали,
хвост высунулся, по хребтине до
половины черная полоска, а голова
человечья. Забежала на вершину,
оглянулась и говорит:
- Не забудь, Степанушко, как я
говорила. Велела, мол, тебе, -
душному козлу, - с Красногорки
убираться. Сделаешь по-моему, замуж
за тебя выйду!
Парень даже сплюнул вгорячах:
- Тьфу ты, погань какая! Чтоб я на
ящерке женился.
А она видит, как он плюется, и
хохочет.
- Ладно, - кричит, - потом поговорим.
Может, и надумаешь?
И сейчас же за горку, только хвост
зеленый мелькнул.
Парень остался один. На руднике
тихо. Слышно только, как за грудкой
руды другой-то похрапывает.
Разбудил его. Сходили на свои
покосы, посмотрели траву, к вечеру
домой воротились, а у Степана одно
на уме: как ему быть? Сказать
приказчику такие слова - дело не
малое, а он еще, - и верно, - душной
был - гниль какая-то в нутре у него,
сказывают, была. Не сказать - тоже
боязно. Она ведь Хозяйка. Какую хошь
руду может в обманку перекинуть.
Выполняй тогда уроки-то. А хуже
того, стыдно перед девкой хвастуном
себя оказать.
Думал-думал, насмелился:
- Была не была, сделаю, как она
велела.
На другой день поутру, как у
спускового барабана народ
собрался, приказчик заводской
подошел. Все, конечно, шапки сняли,
молчат, а Степан подходит и говорит:
- Видел я вечор Хозяйку Медной
горы, и заказывала она тебе сказать.
Велит она тебе, душному козлу, с
Красногорки убираться. Ежели ты ей
эту железную шапку спортишь, так
она всю медь на Гумешках туда
спустит, что никому не добыть.
У приказчика даже усы затряслись.
- Ты что это? Пьяный, али ума
решился? Какая хозяйка? Кому ты
такие слова говоришь? Да я тебя в
горе сгною!
- Воля твоя, - говорит Степан, - а
только так мне ведено.
- Выпороть его, - кричит приказчик,
- да спустить в гору и в забое
приковать! А чтобы не издох, давать
ему собачьей овсянки и уроки
спрашивать без поблажки. Чуть что -
драть нещадно!
Ну, конечно, выпороли парня и в
гору. Надзиратель рудничный, - тоже
собака не последняя, - отвел ему
забой - хуже некуда. И мокро тут, и
руды доброй нет, давно бы бросить
надо. Тут и приковали Степана на
длинную цепь, чтобы, значит,
работать можно было. Известно,
какое время было, - крепость. Всяко
гадились над человеком.
Надзиратель еще и говорит:
- Прохладись тут маленько. А уроку
с тебя будет чистым малахитом
столько- то, - и назначил вовсе
несообразно.
Делать нечего. Как отошел
надзиратель, стал Степан каелкой
помахивать, а парень все ж таки
проворный был. Глядит, -ладно ведь.
Так малахит и сыплется, ровно кто
его руками подбрасывает. И вода
куда-то ушла из забоя. Сухо стало.
"Вот, - думает, - хорошо-то.
Вспомнила, видно, обо мне
Хозяйка".
Только подумал, вдруг звосияло.
Глядит, а Хозяйка тут, перед ним.
- Молодец, - говорит, - Степан
Петрович. Можно чести приписать. Не
испужался душного козла. Хорошо ему
сказал. Пойдем, видно, мое приданое
смотреть. Я тоже от своего слова не
отпорна.
А сама принахмурилась, ровно ей
это нехорошо. Схлопала в ладошки,
ящерки набежали, со Степана цепь
сняли, а Хозяйка им распорядок дала:
- Урок тут наломайте вдвое. И чтобы
наотбор малахит был, шелкового
сорту. - Потом Степану говорит: - Ну,
женишок, пойдем смотреть мое
приданое.
И вот пошли. Она впереди, Степан за
ней. Куда она идет - все ей открыто.
Как комнаты большие под землей
стали, а стены у них разные. То все
зеленые, то желтые с золотыми
крапинками. На которых опять цветы
медные. Синие тоже есть, лазоревые.
Однем словом, изукрашено, что и
сказать нельзя. И платье на ней - на
Хозяйке-то - меняется. То оно
блестит, будто стекло, то вдруг
полиняет, а то алмазной осыпью
засверкает, либо скрасна медным
станет, потом опять шелком зеленым
отливает. Идут-идут, остановилась
она.
- Дальше, - говорит, - на многие
версты желтяки да серяки с
крапинкой пойдут. Что их смотреть? А
это вот под самой Красногоркой мы.
Тут у меня после Гумешек самое
дорогое место.
И видит Степан огромадную
комнату, а в ней постеля, столы,
табуреточки - все из корольковой
меди. Стены малахитовые с алмазом, а
потолок темнокрасный под чернетью,
а на ем цветки медны.
- Посидим, - говорит, - тут,
поговорим. Сели это они на
табуреточки, малахитница и
спрашивает:
- Видал мое приданое?
- Видал, - говорит Степан.
- Ну, как теперь насчет женитьбы?
А Степан и не знает, как отвечать.
У него, слышь-ко, невеста была.
Хорошая девушка, сиротка одна. Ну,
конечно, против малахитницы где же
ей красотой равняться! Простой
человек, обыкновенный.
Помялся-помялся Степан, да и
говорит:
- Приданое у тебя царям впору, а я
человек рабочий, простой.
- Ты, - говорит, - друг любезный, не
вихляйся. Прямо говори, берешь меня
замуж али нет? - И сама вовсе
принахмурилась.
Ну, Степан и ответил напрямки:
- Не могу, потому другой обещался.
Молвил так-то и думает: огневается
теперь. А она , вроде обрадовалась.
- Молодец, - говорит, - Степанушке.
За приказчика тебя похвалила, а за
это вдвое похвалю. Не обзарился ты
на мои богатства, не променял свою
Настеньку на каменну девку. - А у
парня, верно, невесту-то Настей
звали. - Вот, - говорит, - тебе
подарочек для твоей невесты, - и
подает большую малахитову
шкатулку. А там, слышь-ко, всякий
женский прибор. Серьги, кольца и
протча, что даже не у всякой богатой
невесты бывает.
- Как же, - спрашивает парень, - я с
эким местом наверх подымусь?
- Об этом не печалься. Все будет
устроено, и от приказчика тебя
вызволю, и жить безбедно будешь со
своей молодой женой, только вот
тебе мой сказ- обо мне, чур, потом не
вспоминай. Это третье тебе мое
испытание будет. А теперь давай
поешь маленько.
Схлопала опять в ладошки,
набежали ящерки - полон стол
установили. Накормила она его щами
хорошими, пирогом рыбным,
бараниной, кашей и протчим, что по
русскому обряду полагается. Потом и
говорит:
- Ну, прощай, Степан Петрович,
смотри не вспоминай обо мне. - А у
самой слезы. Она это руку
подставила, а слезы кап-кап и на
руке зернышками застывают.
Полнехонька горсть. - На-ка вот,
возьми на разживу. Большие деньги
за эти камешки люди дают. Богатый
будешь, - и подает ему.
Камешки холодные, а рука, слышь-ко,
горячая, как есть живая, и трясется
маленько. Степан принял камешки,
поклонился низко и спрашивает:
- Куда мне итти? - А сам тоже
невеселый стал.
Она
указала перстом, перед ним и
открылся ход, как штольня, и светло
в ней, как днем. Пошел Степан по этой
штольне, - опять всяких земельных
богатств нагляделся и пришел как
раз к своему забою. Пришел, штольня
и закрылась, и все стало по-старому.
Ящерка прибежала, цепь ему на ногу
приладила, а шкатулка с подарками
вдруг маленькая стала, Степан и
спрятал ее за пазуху. Вскоре
надзиратель рудничный подошел.
Посмеяться ладил, а видит - у
Степана поверх урока наворочено, и
малахит отбор, сорт-сортом. "Что, -
думает, - за штука? Откуда это?"
Полез в забой, осмотрел все да и
говорит:
- В эком-то забое всяк сколь хошь
наломает. - И повел Степана в другой
забой, а в этот своего племянника
поставил.
На другой день стал Степан
работать, а малахит так и отлетает,
да еще королек с витком попадать
стали, а у того-у племянника-то, -
скажи на милость, ничего доброго
нет, все обальчик да обманка идет.
Тут надзиратель и сметил дело.
Побежал к приказчику. Так и так.
- Не иначе, - говорит, - Степан душу
нечистой силе продал.
Приказчик на это и говорит:
- Это его дело, кому он душу продал,
а нам свою выгоду поиметь надо.
Пообещай ему, что на волю выпустим,
пущай только малахитовую глыбу во
сто пуд найдет.
Велел все ж таки приказчик
расковать Степана и приказ такой
дал - на Красногорке работы
прекратить.
- Кто, - говорит, - его знает? Может,
этот дурак от ума тогда говорил. Да
и руда там с медью пошла, только
чугуну порча.
Надзиратель объявил Степану, что
от его требуется, а тот ответил:
- Кто от воли откажется? Буду
стараться, а найду ли - это уж как
счастье мое подойдет.
Вскорости нашел им Степан глыбу
такую. Выволокли ее наверх.
Гордятся, - вот-де мы какие, а
Степану воли не дали. О глыбе
написали барину, тот и приехал из
самого, слышь ко, Сам-Петербурху.
Узнал, как дело было, и зовет к себе
Степана.
- Вот что, - говорит, - даю тебе свое
дворянское слово отпустить тебя на
волю, ежели ты мне найдешь такие
малахитовые камни, чтобы, значит, из
их вырубить столбы не меньше пяти
сажен долиной.
Степан отвечает:
- Меня уж раз оплели. Ученый я ноне.
Сперва вольную пиши, потом
стараться буду, а что выйдет -
увидим.
Барин, конечно, закричал, ногами
затопал, а Степан одно, свое:
- Чуть было не забыл - невесте моей
тоже вольную пропиши, а то что это
за порядок-сам буду вольный, а жена
в крепости.
Барин видит - парень не мягкий.
Написал ему актовую бумагу.
- На, - говорит, -только старайся,
смотри.
А Степан все свое.
- Это уж как счастье поищет.
Нашел, конечно, Степан. Что ему,
коли он все нутро горы вызнал и сама
Хозяйка ему пособляла. Вырубили из
этой малахитаны столбы, какие им
надо, выволокли наверх, и барин их
на приклад в самую главную церкву в
Сам- Петербурхе отправил. А
глыба-та, которую Степан сперва
нашел, и посейчас в нашем городу,
говорят. Как редкость ее берегут.
С той поры Степан на волю вышел, а
в Гумешках после того все богатство
ровно пропало. Много-много
лазоревка идет, а больше обманка. О
корольке с витком и слыхом не
слыхать стало, и малахит ушел, вода
долить стала. Так с той поры Гумешки
на убыль и пошли, а потом их и вовсе
затопило. Говорили, что это Хозяйка
огневалась за столбы-то, слышь-ко,
что их в церкву поставили. А ей это
вовсе ни к чему.
Степан тоже счастья в жизни не
поимел. Женился он, семью завел, дом
обстроил, все как следует. Жить бы
ровно да радоваться, а он невеселый
стал и здоровьем хезнул. Так на
глазах и таял.
Хворый-то придумал дробовичок
завести и на охоту повадился. И все,
слышь- ко, к Красногорскому руднику
ходит, а добычи домой не носит. В
осенях ушел так-то да и с концом. Вот
его нет, вот его нет... Куда девался?
Сбили, конечно, народ, давай искать.
А он, слышь-ко, на руднике у высокого
камня мертвый лежит, ровно
улыбается, и ружьишечко у него тут
же в сторонке валяется, не стрелено
из него. Которые люди первые
набежали, сказывали, что около
покойника ящерку зеленую видели, да
такую большую, каких и вовсе в наших
местах не бывало. Сидит будто над
покойником, голову подняла, а слезы
у ей так и каплют. Как люди ближе
подбежали-она на камень, только ее и
видели. А как покойника домой
привезли да обмывать стали - глядят:
у него одна рука накрепко зажата, и
чуть видно из нее зернышки
зелененькие. Полнехонька горсть.
Тут один знающий случился, поглядел
сбоку на зернышки и говорит:
- Да ведь это медный изумруд!
Редкостный- камень, дорогой. Целое
богатство тебе, Настасья, осталось.
Откуда только у него эти камешки?
Настасья - жена-то его - объясняет,
что никогда покойник ни про какие
такие камешки не говаривал.
Шкатулку вот дарил ей, когда еще
женихом был. Большую шкатулку,
малахитову. Много в ей добренького,
а таких камешков нету. Не видывала.
Стали те камешки из мертвой
Степановой руки доставать, а они и
рассыпались в пыль. Так и не
дознались в ту пору, откуда они у
Степана были. Копались потом на
Красногорке. Ну, руда и руда, бурая,
с медным блеском. Потом уж кто-то
вызнал, что это у Степана слезы
Хозяйки Медной горы были. Не продал
их, слышь-ко, никому, тайно от своих
сохранял, с ними и смерть принял. А?
Вот она, значит, какая Медной горы
Хозяйка!
Худому с ней встретиться - горе, и
доброму - радости мало.
Источник: www.bazhov.ru